– У меня есть и другая сестра.

– Па… па…

Это было первое слово, которое произнес Тис. Он отчетливо расслышал собственный голос, но он и раньше помнил этот миг. Помнил, потому что его мать вздрогнула, словно острое воткнулось ей в спину. Запомнил ощущение произнесенного на языке и губах. Это даже не было словом. Это было чем-то вроде выдоха, который обратился словом. «Па»… «Папа»… Но все прочее он слышал впервые.

– Я подержу его? – попросил Глик, глядя в костер, как будто говорил не с Мэтт, а с огнем.

Она не ответила. Отстранилась, опустила руки, когда он принял ребенка. Оцепенела. Выдохнула чуть слышно:

– Почему? Я многое слышала о том, что когда-то творилось в доме Нимхов, вместе с другими оплакивала судьбу твоей матери, но никогда не думала, что последыши Дабха Нимха доберутся до меня. Почему я? Почему ты разменял свою судьбу на мою участь?

– Я говорил тебе, – прижал к себе Тиса Глик. – Я сделал страшное. То, за что не может быть прощения. Я думал, что судьба кузнеца избавит меня от всей этой погани, что творится вокруг, но мне пришлось погрузиться в нее с головой. Так что это был лишь вопрос времени. Я все равно должен был уйти, чтобы остаток собственной жизни искупать содеянное. Разве я мог оставить у них в руках наследницу одного из самых сильных родов маола? Дейк хвастался, что им удалось захватить хранительницу силы. Ведь тебе твоя бабка передала свой дар?

– И я уже говорила, – безвольно склонила голову Мэтт, – дар это не мастерство и не вещь. Его нельзя передать. Он либо есть, либо его нет. Хранить силу – невозможно, она не знания и не умения. Ты мог бы уйти один. Одному легче скрыться. Одному легче найти себя в жизни. Уйдя один, ты бы не предал свою семью, какой бы она ни была.

– Отказаться есть человечину – теперь называется предательством? – процедил сквозь зубы Глик, прижимая к себе Тиса, который продолжал напевать – «Па, па, па».

– Если бы они ели человечину, это было бы хотя бы понятно, – почти застонала она. – Но почему ты взвалил на себя это? Мне нужно понять. Хотя бы для того, чтобы знать, на чьей стороне ты окажешься в последний миг. Почему?

– Потому что и бездонное наполняется, – чуть слышно вымолвил он. – Потому что нет никого прекраснее тебя. Потому что замышлено было такое, что и праведнику не простится, даже если бы он всего лишь вдохнул и выдохнул в такт. Потому что и невинным придется расплачиваться. Потому что есть предел всему. Потому что я знаю, кто такой Олс. Услышишь это имя – беги.

– Я устала, – прошептала она. – Устала убегать.

– До самой смерти придется бежать, – ответил он. – До самой смерти.

– Значит, оставить и уйти не получится, – как-то странно засмеялась она. – Укрыться и спрятаться – не получится. Зря все это. Не стоило. Ничего не будет.

– Значит, не судьба, – шевельнул он веткой угли, отчего искры взлетели в ночное небо. – Мне все равно. Надежда есть даже тогда, когда ее нет. В любом случае, я вытаскивал тебя из логова, думая о тебе, а не о себе. Как будет, так и будет.

– Ничего не будет, – упрямо повторила она. – Ни теперь, ни потом. Только ребенок останется. Чей он? Мои руки были связаны, лицо затянуто тканью, ноги разведены насильно. Кто это сделал со мной?

– Разве не Файп? – произнес он и осекся.

Она не ответила. Замерла, окаменела, глядя в костер, и, вывернувшись на руках Глика, Тис впервые увидел со стороны не силуэт, не губы, не глаза, не руки матери, а ее чеканный профиль. Впервые увидел именно тогда – ночью в степи, пусть и вспомнил об этом только теперь, укрывшись каменной пеленой в лекарской Хилы.

– Разве у Файпа ледяные руки? – спросила Мэтт.

– Сильные, но обычные, – медленно проговорил Глик.

– Не обжигающие? – спросила Мэтт. – Настолько холодные, что кожа слезает от их прикосновения, словно они раскалены. Сдирается загнутыми когтями, которые впиваются в нее? У Файпа есть костяные шипы в основании ладони, которые пронзают одежду и плоть между ребрами?

– Нет, – с трудом произнес Глик. – Но таких рук я не видел даже у Олса.

– Не Файп, – прошелестела Мэтт и посмотрела на Тиса черными глазами, в которых отражался огонь костра.

Руки Глика дрогнули. Руки, которыми он прижимал к себе Тиса, дрогнули.

– Ни у кого нет костяных шипов на ладонях, – с трудом произнес он. – Нет никого, у кого бы они были. Чей это ребенок, Мэтт?

– Это мой ребенок, – прошептала она. – Кем бы ни был его отец – это мой ребенок. И я не отдам его, какие бы замыслы ни вынашивали в Черном Круге по его поводу.

– Разве дети не сами выбирают, в какую сторону им идти? – спросил Глик. – Разве кровь предков не разворачивает нас по своей воле?

– Так сами или кровь предков? – прикусила губу Мэтт.

– Я не знаю, – прижал к себе Тиса Глик.

– Мне показалось… – Мэтт смотрела на огонь, но на миг Тису почудилось, что она вся обратилась в тысячу глаз, чтобы смотреть во все стороны и на Глика, и на своего сына у него на руках в том числе. – Мне показалось, что кровь предков развернула тебя и твоих близких в разные стороны.

– Но это был мой выбор, – прошептал Глик.

– У моего сына тоже будет выбор, – кивнула Мэтт. – И он примет его с чистым сердцем и светлой головой. Я не буду делать его выбор за него, но… не дам яду отравить его нутро.

– Я научу его управляться с молотом, – вздохнул Глик. – Ты не против?

– Ничего не будет… – сказала костру Мэтт. – Я не против, но ничего не будет у нас. Даже если бы я захотела. Все, что могло прорасти, выжжено дотла. Все, что у меня осталось, я отдам ребенку. Я постараюсь защитить его. И оградить его от мглы, которой он наполнен. А потом, когда он сможет сам сидеть в седле, я хочу вернуться туда. Не туда, откуда ты увел меня. Нет. Я хочу вернуться туда, где это произошло. Увидеть. Алаин сказала, что всех убили именно там. Я ничего не видела. Только слышала… страшное. Мне завязали глаза. Мы шли примерно половину дня. Шли на юг. Я хочу попасть туда.

– Это опасно, – поежился Глик. – Алаин могла оставить там кого-нибудь. Она никогда не прощает обид.

– Обид? – удивилась Мэтт.

– Промахов, поражений, ошибок, – перечислил Глик. – Она продолжает искать то, чего не нашла в доме твоего рода.

– Она пытала меня, – почти спокойно произнесла Мэтт. – Избивала нещадно. Всю дорогу… И запытала бы до смерти, если бы не Тис в моем чреве. Твой старший брат только гоготал, а средний крикнул ей, что если я выкину ребенка, то эти пытки ей самой покажутся легкой забавой. Видишь, как странно? Я жива благодаря своему сыну. Она, твои братья, твой отец – все должны умереть.

– И я? – скривил губы Глик.

– Скорее всего, – кивнула Мэтт. – И я тоже.

– Что с ним?

Возле его постели стояли Гантанас и Хила. Она раздраженно всплескивала руками, он теребил рукой скудную бороденку.